Так далеко, так близко

Итоговый репортаж о смотре в Хабаровске нельзя начать традиционным «главный приз получил...»: наград нет, все участники равны; ни одной лишней театральной бяки.

Есть театр, которому интересен только театр.

И это не о спектакле Сергея Левицкого «Театр. Изнанка», где изнанка – то бишь, жизнь, закулисная повседневность, хмельной трёп в гримёрках и бытовые мелодрамы малометражных квартир – важнее сомнительного «сценического чуда» (подробнее о Левицком – в первом тексте о Третьем Дальневосточном Театральном). Это – о «Лесе» Александра Огарёва во Владивостокском Театре молодёжи, недословном авторемейке спектакля «Лес. Диалоги по дороге» в «Школе драматического искусства».

Огарёв ставит не только Островского – всю русскую драматургическую классику разом; лишает старую комедию авторской хронологии, рассыпает гэги как яства на скатерти-самобранке – или, скорее, том ковре, в который заворачивают живчика Счастливцева (Илья Апанаев), этакого Санчо Пансу при рыцаре печального образа Несчастливцеве (Адисон Салахутдинов). В этом парящем «Лесе» не деревья – петельки и крючочки, на которые нанизываются и Чехов с Тургеневым; из пьесы напрочь устраняется центростремительность; «Лес» становится панорамным, где все герои главные – и все мимолётные.

Тщета всего сущего равнозначна пользе,

по-настоящему же важны только игра, только театральная охота на бабочек.

Есть театр, которому интересна реальность,

и он – в лице «KOREA_03» Сойжин Жамбаловой в Бурятском академическом театре драмы имени Хоца Намсараева – от реальности сильнее всего и пострадал. Спектакль, который мне повезло посмотреть «живьём» на «Маске Плюс», в Хабаровске смогли показать только в видеозаписи – из-за отсутствия мужской части коллектива. Парадокс: на сцене трагикомичный роман о бурятах, ищущих лучшей жизни в Корее, выглядел похожим на острое и актуальное фестивальное кино больше, чем на экране. Но и в проекции остался многомерным, живым, неподдельно современным.

В Хабаровске мне пришлось пересмотреть ещё несколько спектаклей – и

лишний раз убедиться, насколько хрупок даже самый уверенный и размашистый театр.

Вот «Зулейха открывает глаза» Дмитрия Акриша в Драматическом театре Комсомольска-на-Амуре: в мае на фестивале театров малых городов в Нижнем Тагиле казалась неудачей – полбеды, что плохо вписалась в чужое пространство и прозвучала в прямом смысле неразборчиво, хуже, что звучала фальшиво. В Хабаровске – будто другой спектакль; без всяких интонационных перегибов.

«Озор» Елизаветы Бондарь, поставленный в театре города Мирный, отличался от той версии, что мы видели в Нижнем Тагиле, объективно: добавили (по мне, так зря) лишние пять минут аудиовербатима, на летнем показе (о нём бегло – здесь) отрезанные волевой режиссёрской рукой. Но в остальном – всё то же абсолютное совершенство: из расползающейся вулканической лавой черной и злой земли, из надсадной фолк-электроники саундтрека, из тонко выстроенной комиксовой грубости актёрских жестов

рождается лютый мир, населённый людьми ужасными и великими;

и страсть, и грязь – от человеческой широты, от необузданности, немыслимой для наших современников (имеющих слово в конце спектакля); и садистский устав Домостроя, звучащий со сцены, кажется бесполезной попыткой этого первобытного космоса приструнить себя. Жесть – и экстаз; я бы смог пересматривать «Озор» ещё много-много раз – возвращаясь к нему, как в любимому музыкальному альбому.

«Каренина», поставленного Романом Габриа в Уссурийском театре драмы имени В.Ф. Комиссаржевской, мне довелось смотреть аж в третий раз – и спектакль, который казался обаятельным багателем (о чём я писал в репортаже из Нижнего Тагила), вдруг приобрёл серьёзность и трагизм – из-за строгой, почти жестокой работы Марии Макаровой. В Нижнем Тагиле жюри, где работал и я, наградило Макарову призом «Надежда» – теперь смотрел и упивался нашей прозорливостью; потрясающая актриса. А на следующий день, на обсуждении, узнал, что эта роль была последним выходом Макаровой в составе уссурийской труппы; отсюда, наверное, и особая горечь, и особая красота;

прощание всему смысл придаёт; разрыв сильнее надежды.

Про опасность и мнимость надежд – «Пять вечеров», поставленные худруком Владивостокского Театра молодёжи Павлом Макаровым в Хабаровском ТЮЗе;

хотя я погорячился, так вот рубанув,

про что «Вечера» – редкий спектакль, который поставил меня в тупик: как относиться, как трактовать?

Он и бьёт электротоком – как «ограждение», разделяющее зал и сценическую лестницу-пирамиду, и раздражает нарочитой гротескной неестественностью происходящего. Даже нормальным человеческим голосом здесь говорит один Ильин (Александр Зверев), определённо вернувшийся – тут володинских недомолвок и двусмысленностей нет, всё очевидно – из лагерей; а Томка – одно лицо с торгашкой Зоей (Наталия Мартынова блистательна в обеих ролях), а Слава рычит как зверь (у Власа Булатова это выходит так заразительно, что я даже перенял на какое-то время), а Катя (Алина Цикунова) повизгивает и клекочет;

и видимо сквозь эти нагнетающиеся странности – не напрямую, не в лоб, без изначальной сентиментальности – должны возникнуть любовь и боль.

Начинаются «Пять вечеров» с цитаты из дневников Володина «стыдно быть несчастливым»; я же фантазировал о другом эпиграфе – весь спектакль не выходило из головы стихотворение Шпаликова, которое Макаров вольно или невольно инсценировал: «По несчастью или к счастью, / истина проста: / никогда не возвращайся / в прежние места. Даже если пепелище / выглядит вполне, / не найти того, что ищешь, / ни тебе, ни мне. Путешествие в обратно / я бы запретил / и прошу тебя, как брата, / душу не мути. А не то рвану по следу / кто меня вернёт? И на валенках уеду / в сорок пятый год. В сорок пятом угадаю / там, где – боже мой, / будет мама молодая / и отец живой». Все «Пять вечеров» – тоже о жажде и невозможности повернуть время вспять;

только стих Шпаликова невозможно дочитать без комка в горле, а спектакль делает всё, чтобы плакать было нельзя.

Может, и к лучшему.

На лучших фестивалях фильмы и спектакли начинают своевольно встраиваться в твою собственную жизнь, слагая непреднамеренные рифмы. «Олонхо. Метаморфозы» Якутского инклюзивного театра «АЛГЫС» шёл без перевода – в первые секунды я растерялся, но быстро сориентировался: все мифы, описанные хоть в овидиевских «Метаморфозах», хоть в использованном режиссёром Леной Ивановой-Грим эпосе-олонхо – о богах и героях,

о рождении света и чувств.

Непрофессиональные артисты театра «АЛГЫС» и искреннее, и точнее многих маститых; легко смотреть без «подстрочника».

А спектакль стал подкидывать одну личную рифму за другой – и с бутафорскими волнами «Казановы Феллини», которые я славил в своей фестивальной «анти-лекции», импровизированном видеоэссе «Театр и кино: Полный контакт». И с колокольчиками в инсталляции Петра Айду, звон которых я ловил на Никольской сопке в Петропавловске-Камчатском, за неделю до Хабаровска. Я тогда ещё не видел «Олонхо», но он уже был рядом.

© Фотографии Александра Белова предоставлены пресс-службой фестиваля

Фестиваль проходит в рамках программы развития театрального искусства на Дальнем Востоке