Два одиночества в сети
Как все антрепризы, романтическая трагедия по пьесе Андрея Иванова – спектакль «бродячий», без постоянной площадки. Премьера и ближайшие московские показы – на Новой сцене Таганки (той, что ещё недавно звалась театром «Содружество актёров Таганки»), а в принципе «Это всё» легко адаптировать хоть к самарской филармонии, хоть к саратовскому ДК. Мобильность – единственное, что роднит продюсерский проект Леонида Робермана и рядовую антрепризу: качество постановки – на зависть репертуарным театрам.
Выходит Толстоганова – и зал срывает первую реплику героини аплодисментами; в антрепризе так принято – приветствовать звезду, ради которой пришли, пусть уже спектакль, и на сцене уже не звезда, а действующее лицо, героиня. Но я не ропщу; я понимаю желание аплодировать – Толстоганова же богиня. Что стало ясно с первой же – совсем не божественной, а грязной, наглой, с отвратительным и восхитительным одновременно хихиканьем – театральной роли, в которой я увидел Викторию. Двадцать с небольшим лет назад, в двух шагах от старой Новой сцены Таганки, в Центре-музее Высоцкого, где «некоммерческая антреприза» Алексея Казанцева и Михаила Рощина играла «Пластилин», первый московский спектакль Кирилла Серебренникова; абсолютный шедевр. Ловлю себя на том, что в театре не видел Толстоганову бог знает сколько времени (не исключено, что последний раз – тоже в антрепризе, «Каменном госте» Алексея Аграновича); и это делает новый спектакль событием вдвойне.
И с первой же минуты опасения – мало ли, не зайдёт постановка, не сложатся с ней отношения; опять же, антреприза – исчезают напрочь.
Не потому, что это всё она богиня Виктория. Толстоганова – не единственная звезда спектакля; в идеальных арт-партнеров Чащин объединил её и совсем юного Дениса Власенко, недавнего выпускника вгиковской мастерской Сергея Соловьёва, активно сейчас снимающегося в кино («Юра дворник», «Страсти по Матвею»). Должен оговориться, что роль сына может играть и другой актёр, Даня Киселёв; я видел версию с Власенко – и она практически безупречна.
Про пьесу Иванова я подробно писал в связи со спектаклем Александра Созонова в петербургском «Приюте комедианта»;
в двух словах, это довольно жестокая история
о том, как мать, не ладящая с сыном-подростком, втёрлась к нему в доверие в виртуальном мире – выдав себя за девочку-гота. И всерьёз подружилась, обрела невозможное «в реале» доверие и понимание – увы, ненадолго; жанровое определение трагедия – не преувеличение. Чащин подбирает трагическому исходу красивый музыкальный аналог – старый, но не постаревший зонг Муджуса «Юность»: «навсегда космос, навсегда кровь» – всегда до мурашек.
Вариант Чащина энергичнее и человечнее питерской версии с Юлией Ауг – при том, что Ауг роль дёрганой, склонной к истерикам мамаши кажется более подходящей. На новом спектакле не хочется рассуждать о мифологических мотивах в творчестве драматурга Иванова, тут подключаешься к живой истории. Что, вообще-то, близко к чуду: герои-то универсальны и предсказуемы – в поступках и реакциях. Мать-вдова радикально на разных волнах с сыном-подростком: он просто ненавидит её; гораздо сильнее, чем обычно в переходном возрасте ненавидят предков и this fucking world в целом. А Костик страдает и от неуклюжих материнских ласк, и от спонтанного материнского гнева; и от себя, одинокого и неприкаянного; только покойного отца идеализирует – понятно, с мертвецами легче. Чащин и Власенко совершенно манипулируют зрительскими эмоциями;
не дают – да и некогда, это ритмичный, без провисаний театр – задаваться вопросом, а чего, правда, Костенька такой психованный?
Так надо, в такого Костика веришь – вспоминая собственную (пусть и не такую обреченно лютую) иррациональную ненависть к родителям, через горнило которой проводит переходный возраст. Всё в Костике по поэтической формуле Муджуса: «Каждый день в огне, вены бирюза, молнии из глаз, вечная весна».
Ну и так-то, если рационально, надо признать, что пьеса Иванова подустарела – даже со скидкой на неискоренимую дремучесть неосоветского общества. Когда Иванов писал – десять уже с лишним лет назад – подразумевалась, что мать 16-летнего (то есть, рождённого примерно в 1996-м году) сына сама родилась не позднее первой половины 1970-х; тогда да, логична компьютерная безграмотность вкупе с ахами-охами по поводу возможных пагубных увлечений сына.
Мать 16-летнего в 2023-м вряд ли так сильно робела бы перед интернетом; и что закладки бывают не только в книгах, могла бы знать.
Так вот, Толстоганова с Чащиным не позволяют забивать голову такими придирками:
мать-одиночка, мать-ехидна, мать-героиня – всё сыграно с замечательной достоверностью; а в моменты общения в виртуальном мире герои действительно кажутся ровесниками –
притом, что ни к каким особым ухищрениям спектакль не прибегает. Те же артисты, только теперь они взаимодействуют, не разделённые десятком метров, по краям сцены, где у матери – рабочий стол с листками-памятками (унылая офисная рутина не оставляет и дома), а у сына – электронная барабанная установка (эффектно проявляющая себя в начале). Камерная пьеса оказалась уместной в зале мест под тысячу: большая сцена – место для танцев, а именно в танец хореография Игоря Шаройко превращает взаимодействие героев в широкой центральной части сцены, когда и она, и он набрасывают чёрную рок-н-ролльную кожу своих сетевых аватаров. Сценография Дмитрия Разумова практична, мобильна – возвращаюсь к особенностям антрепризных спектаклей – но вовсе не выглядит «малобюджетной». Ещё и потому, что наполняется человеческой пластикой. И человеческими отношениями.
