Деревенька моя центральная

Дмитрий Куличков и Наталья Рычкова играют деревенскую пару, Петю и Нину, Сергей Шайдаков – третьего лишнего: то ли сынулю на лисапеде, то ли соседа, то ли заезжего франта-разлучника. Вместе квартет артистов выдаёт бронебойный панк-перформанс; «Любовь и голубей» без сахарных соплей; зловещую, смешную и сюрреалистическую панораму русской жизни, на которую часто – но не в «Чуваке» – смотрят со слезами умиления.

Вступают ласковые гусли – или что там заменяло их в оркестрах, исполнявших любимую народом лирику про «ромашки спрятались, поникли лютики». Зазывно воркует Нина: «Ну чё, убьёшь или поцалуешь?». Кряхтит-ворчит-бычит Пётр: в спину вступило; воровал – не наворовал. Идут-бредут супружники куда-то, ищут место, то самое, настоящее (кстати, «Место» – название независимого театра, к которому приписан спектакль). Место, где люди людей ждут; откуда обратной дороги нет; где встретят пропадавшего так долго чувака – чудо-юдо-чебурашку. И будут дальше жить – долго, потешно и несчастливо; поспав-пожрав, просто; присаживаясь на дорожку перед пятнариком, переругиваясь с товарищами сержантами, распевая песни про войну и осанну борщу. Под стук железнодорожных колёс, ресторанный попс и американскую бардовскую песню:

русский сезон «Где ты был так долго, чувак?» уходит от физиологического реализма в фантазийный космос.

Предыдущие спектакли Антона Фёдорова, о которых я здесь писал – «Петровы в гриппе», «Буковски», «Морфий» – были высокобюджетными постановками с порой избыточной, доминирующей над всем – как в «Петровых» – сценографией (Фёдоров всегда сам сочиняет свои работы и как художник).

«Чувак» – «голый театр», трехгрошовая – в смысле затрат – панк-опера.

Чем особенно ценен: минимализм изобразительных средств – и бездна смыслов и настроений, гуляющих по крошечной сцене во дворах за бывшим «Гоголь-центром».

Минимальное вторжение видео; декораций – да почти и нет: смуглое оконце, опрокинутая металлическая будка, молочная стеклотара, покрытая то ли прахом времени, то ли ядерным пеплом, раскуроченный чёрный телефон, пожухлый сад камней. И, кажись (как сказали бы герои), всё. Куличков в ватнике и пожёванных (может, и буквально, коровой пожёванных) трениках, Рычкова в сером от прожитых лет плащике и беретке, на Шайдакове, третьем в этой деревеньке, хиповый кожаный пиджак поверх оранжевой водолазки. Вот важная деталь: в скромнейшем реквизите «Чувака» присутствует круглая жестяная банка; окажется, что это банка с селёдкой; и да, действительно, из закромов памяти вынырнет, что были такими заставлены витрины бессмысленно пустых совковых гастрономов.

Но ещё похожа эта жестянка на коробку с киноплёнкой; а Фёдоров даже в отсутствие богатой сценографической поддержки будто ставит на планшете сцены свой (мульт)фильм.

Тут аналогии с мультяшными архетипами прямые: антропоморфный чувак Хайруллиной мнит себя Чебурашкой. Где был? – сидел; вероятно, ни за что. Или за убийство крокодила Геннадия (его предки, доисторические ящеры, пролетают на видеопроекции) – отбегался, плохой селёдкой объелся, туда ему, волкý, и дорога; щеголяет зато теперь Чебураха в кожаных сапогах с изумрудным узором. Ну про Рассею-то давно известно, кто не сидел, тот будет, мимо зоны-мамы и Петя не пройдёт; а на зона-то – не свобода – это рай: «вовремя – компот, вовремя – макароны по-флотски, каждый второй с Пушкиным-Мушкиным знаком, в кармане пачка сигарет, в мыслях – лёгкость необыкновенная».

«Чувак» – коллективное сочинение; авторами текста значатся Антон Федоров, Роза Хайруллина, Алексей Френкель и все-все-все; думаю, без актёрских импровизаций вряд ли обошлось – атмосфера располагает. Так, во всяком случае, кажется: это – самый раскованный, нахальный и восхитительный в своей ладно скроенной невоздержанности спектакль Фёдорова.

Жаль, не продублируешь на письме весь речевой пласт и звуковой ряд «Чувака» – рычание и шамканье, визг и лепет;

«так уж мы уж нельзя уж из Парижа уж на теплоходе так уж ну что ж» и «грёбаный стыд, штопаный рот, жёваный кот»; «Камчатку» группы «Кино» и ресторанный попс, вступительные аккорды The End Джима Моррисона и Killing Me Softly в версии Синатры, Crucify Your Mind Сиксто Родригеса и экстатически ускоренный Jimmy Jimmy Ajaa Ajaa – привет от «Танцора диско», хита из редкой сегодня «дружественной страны» Индии.

Тянет подверстать подрывную «Чебурашку» Фёдорова и компании к выходу одноимённого игрового фильма, но нет, было бы некорректно: первую версию «Чувака» играли в саратовском ТЮЗе ещё в 2018-м году; тот спектакль был посвящён Олегу Табакову; жаль, нет возможности сравнить оба варианта. Но очевидно, что акценты ожесточились, и все эти осколки въевшихся в подкорку русско-советских штампов-архетипов звучат иначе, провоцируя не умиление, но ужас. «Был у нас мастер первостатейный», «дядя Коля, сыграй с нами партейку в домино», «пацаны, я мячик вынес», «Харламов, Харламов, гляди, Харламов закрутил», «ай, не надо, я не в затяг курил» и «кто последний за кваском, мужики?» под условного Таривердиева...

Время такое, что смех от этого родного мусора– злой; а Чебурашка – сидел;

а война («война! – why not? why now? – скажи нормально: «война» – why now?») никогда не кончается.

This is the end, my only friend, the end of our elaborate plans, the end of everything that stands.

Я не вижу реки, я не вижу моста.

Ну и пусть.

© Фотографии Александра Андриевича предоставлены пресс-службой театра