Соломенные псята
В постановке Михаила Милькиса заняты молодые артисты, получившие боевое крещение «В окопах Сталинграда». И стилем «Местные», дебютировавшие в Боярских палатах СТД РФ, напоминают эскизный студенческий спектакль. Удивление – от текста, заставляющего предположить, что железный занавес в СССР был не таким уж непроницаемым.
Действие пьесы разворачивается в деревенском бараке, временном пристанище столичных студентов-юристов, отправленных на картошку. Пока зрители рассаживаются, на задник, «украшенный» досками и серыми алюминиевыми умывальниками, проецируются кадры идиллического любительского фильма: умники играют в футбол на колхозных полях. Гоняют картофелины вместо мячей и артисты, освоившие обычно спрятанный от глаз левый карман Новой мхатовской сцены. Глаз радуется, и всё настраивает может и не на безболезненную, но на ностальгию; и в основе – пьеса, написанная в 1974-м. (Переживаемый нами ренессанс всего худшего, что было в «совке», проявляется и в театральном репертуаре: про студентов и доцентов с кандидатами на сельхозработах брежневской поры – социальный эпос «Душа моя Павел» Алексея Бородина в РАМТе). Должно насторожить, что ни в год создания, ни позднее «Местные» не ставились – как и почти весь Ремез (1954-2001):
в антисоветчиках не ходил, но чтобы посчитать все постановки, даже пальцев одной руки будет многовато.
А написал чуть ли не сотню текстов – часть вошла в сборник, выпущенный издательством «НЛО» в 2019-м.
Четверо героев-студентов – «забытые»: все однокашники уже в городе, отмываются в ванных и смотрят телек, а этих, как провинившихся (один план не выполнял, другой пил, не просыхая, третий к девчонкам захаживал, четвёртый, видимо, из-за уверенности, что мир устроен несправедливо), оставили караулить матрасы, пообещав машину вечером. Или утром. Они ждут и маются. Квартет узнаваемых социально-психологических типажей. Орешников – вчерашний школьник, наивный, идейный, со взором горящим, но крепче лимонада пока ничего не пробовал (в спектакле МХТ его играет Даниил Феофанов – слишком взрослый и слишком крепкий, даже с учётом полученной на сельхозработах физподготовки, для 16-летнего Игорька). Кирсанов (Антон Лобан) – постарше, помудрее; с их нервического диалога, отдающего не дождливой осенней смурью, а чуть ли не беккетовской тоской, начинается драма. Двое других – Вереникин (Дмитрий Сумин), который пьющий, отслуживший и женатый, и Полетаев (Глеб Дегтярёв, или Мухтар-Али Мурзин, или, как в мой вечер, сам режиссёр Михаил Милькис), который по дамам, мальчик-мажор из богатой семьи (ну просто «Валера-Валера по кличке Голубая холера»), вытащили короткие спички и командированы за вином.
Вожделенная кислятина не приносит умиротворения:
машины нет, парни подумывают, не свалить ли в город самоволкой – разборки в деканате пугают меньше встречи с местными. Которые пообещали приехать и покарать.
Разборки городских с деревенскими – исключительно реалистический конфликт – стали частью даже пионерлагерной мифологии; но до драк в отечественном кино редко ходило; максимум – «пузырь катнём, на задики» – матч в «Ста днях после детства».
Жесть Ремеза – ни вам, ни кино, ни театру и не снилось.
Первая встреча с местными случилась до начала пьесы и закончилась изнасилованием студентки Иры, угодившей в больницу; преступник арестован, но подельники его гуляют, где хотят, и этой мокрой ночью обещали вернуться. Коллизия вестерна – нет сомнений, что с классикой жанра Ремез был знаком. Но это сюжет не столько для классики, сколько для грязного, ревизионистского вестерна, и я готов поспорить на месячный оклад: имя американского режиссёра Сэма Пекинпа было для драматурга не чужим. И, подозреваю, видел 20-летний Ремез – уж не знаю, на каком закрытом просмотре-1974 – «Соломенных псов», чёрный шедевр Пекинпа 1971-го года: там у героя Дастина Хоффмана, хилого интеллигента-очкарика, орда деревенских жлобов насилует жену, после чего дохляк-математик превращается в демона-истребителя. А если Ремез это кино всё же не видел, то, вероятно, читал разоблачительные рецензии, а то и роман-первоисточник «Осада фермы Тренчера» – книжку-то из-за бугра могли доставить. Ну а если сам написал, вдохновляясь только родными реалиями (и изматывающей достоевщиной – герои определяются, люди ли дрожащие или твари, имеющие право на изощрённо подлую месть), значит, чудо; невозможная параллель.
Нет, никакого плагиата, «Местные» не дублируют сюжет фильма Пекинпа; но роднятся с ним и в биполярной картине мира (умники, да ещё и изучающие закон умники – на одном полюсе, чернозёмные беспредельщики, русско-советские реднеки – с другой), и в нагнетании саспенса, и в сопряжении насилия с сексом, и в признании звериной природы человека. Оболочка цивилизации тоньше прутика: во втором действии пьесы (на середине идущего без антракта спектакля) в барак, из которого студиозусы хотели сбежать, но так и не смогли, забредает «другая Ира» (Алёна Митрошина), деревенская тёзка жертвы.
И пьеса совершает резкий не только для пуританского СССР кульбит; даже на «растленном» Западе лишь мизантроп уровня Пекинпа, знающий истинную – ломаный доллар – цену культуре и прогрессу, мог бы решиться на подобное.
Короче, герои обрекают промокшую под дождём девушку на групповое изнасилование; не отказываются ни женатик Вереникин, ни девственник Орешников.
Впечатляет безотносительно оценки; как и спектакль – уже тем, что привёл на сцену раритетный протуберанец, озаривший своим нездоровым багрянцем пик развитого социализма.
Конечно, было бы интереснее, если б нервное напряжение, тревога ожидания встречи с превосходящим в силе злом не сникли, не размылись слякотью диалогов и слабо продуманными блужданиями-возвращениями героев. Если б довольно длинный, дольше двух часов, спектакль не рассыпался на эклектичные этюды: тут патетично про коллектив, тут высокопарно про мировоззрение, тут комично про вино и плотские устремления. Если бы кульминационная групповуха не превратилась в весьма потешное броуновское мельтешение артистов по сцене – в красном свете на голые торсы. Если б в финале не подбросили «духовочки» – под распевно торжественную музыку дрожит тростинкой на ветру всепрощающая Ира. Прощение, правда, с сугубо практическим основанием: узнают – замуж никто не возьмёт.
