Автор: Леонид Александровский
«Двенадцатая ночь» остается, безусловно, одной из самых обожаемых публикой комедий Шекспира. У каждого поколения – и у каждого зрителя – есть своя любимая «Двенадцатая ночь». У послевоенного британского зрителя был спектакль Гилгуда, в котором Лоуренс Оливье играл Мальволио, а Вивьен Ли – обоих близнецов, Виолу и Себастьяна. Советская театральная и телеаудитория помирали со смеху от табаковского Мальволио в легендарной постановке «Современника» (режиссером которой был, к слову, англичанин Питер Джеймс). Поколение 90-х прекрасно помнит перенесенную в 19 век киноверсию Тревора Нанна, ну а фундаментальной интерпретацией дня сегодняшнего следует признать постановку «Глобуса», впервые осуществленную в 2002-ом году к 400-летию пьесы.
Глобусовская «Двенадцатая ночь» – одновременно самая традиционалистская и самая радикальная интерпретация комического шедевра. Традиционалистская – потому что «Глобус» поставил себе цель не просто придумать заново и тем самым заочно воспроизвести костюмы, сценографию, музыкальное и танцевальное сопровождение, которые могли обрамлять оригинальную постановку начала 17 века, но и сохранить чисто мужской состав елизаветинского театра. Радикальная – потому что мало кто в наше время, кроме законченных театральных авангардистов и/или архивистов, решится занять в роли Виолы мужчину. Разумеется, ведь в этом случае актеру приходится выполнять двойную задачу – изображать женщину, изображающую мужчину!
В постановке 2002 года роль Оливии сыграл тогдашний художественный руководитель «Глобуса» Марк Райлэнс – универсальный шекспировский протагонист, гений пластического рисунка, переигравший абсолютно всего Барда (трагического, комического, исторического и фантазийного) и известный широкой аудитории благодаря фильмам «Книги Просперо» (1991) Гринуэя, «Институт Бенжамента или Эту мечту люди зовут человеческой жизнью» братьев Куэй, «Интим» (2000) Шеро. В новой версии Райлэнс возвращается к своему виртуозному перформансу. Его Оливия – смесь хирургически точной пластики кабуки, статичной маски комедии дель арте, грима Клауса Номи и хореографии кружащегося дервиша; триумф почти дадаистического переложения шекспировского текста, то и дело взрывающегося уморительными жеманными заминками, охами-ахами и прочей эмоциональной звукописью.
Изощренной технике Райлэнса противостоит прочувствованная самодеятельность великого Стивена Фрая, впервые вернувшегося на лондонские – и вообще театральные – подмостки через 17 лет после сокрушительного провала своего вест-эндского дебюта в пьесе Саймона Грея «Сокамерники» в 1995-ом (Фрай тогда «вывел себя» из спектакля после третьего представления, сославшись на пресловутый «страх сцены»). Фраевский Мальволио весьма далек от традиционного образа напыщенного дурака; в интерпретации актера-писателя-активиста управляющий Оливии – скорее заплутавший в собственной наивности одинокий старик, поверивший в реальность большого чувства на закате лет. Смешной увалень Фрай пришелся зрителям по душе, как и его понимание комического образа: глобусовская публика сопереживала неурядицам пожилого слуги с куда большим энтузиазмом, чем просто потешалась над ним.
И, тем не менее, несмотря на присутствие театральных и медийных звезд вроде Райлэнса и Фрая, данная постановка «Двенадцатой ночи» замечательна, прежде всего, синергией всех элементов спектакля, где целое гораздо больше суммы солирующих частей. Все работает на общий результат: безупречная режиссура (чего стоит одна только сцена пробуждения чувства Орсино к новому «другу» Цезарио); усилия остальной труппы, в которой выделяется умопомрачительная Мария в исполнении Пола Чахиди; удивительные меланхоличные песни за авторством супруги Райлэнса Клэр ван Кампен. Нет никаких сомнений, что для поколения нулевых и десятых главной «Двенадцатой ночью» навсегда останется спектакль «Глобуса».