О, счастливчик!
Спектакль на немецком, английском и русском языках поставлен в гамбургском театре Thalia совместно с командой «Гоголь-центра». Перенос с традиционной сцены на гигантскую площадку – в Парадный двор Папского дворца, Court d’honneur – прошёл идеально. Запись прямой трансляции от 9 июля доступна на сайте канала arte до 8 августа.
У Чехова – повесть, мрачная, обескураживающая зловещим символизмом, обычно несвойственным приверженному конкретике классику. И короткая – всего девять быстрых главок и три действующих лица, не считая призрачного чёрного монаха и обделённых речью и характеристиками героев фона. История обыкновенного безумия: жил-был магистр Андрей Васильич Коврин, человек с расстроенными нервами, приехал как-то в имение к своему бывшему опекуну Песоцкому, известному садоводу, встретил там среди роз, лилий и камелий дочь Песоцкого Таню и скоропалительно женился.
Потом помешался – стал видеть таинственного монаха и вести с ним пространные беседы о славе и счастье, которое, как и свобода, всегда где-то рядом, видит око, да зуб неймёт.
Таню, мучимый скукой и раздражением, оставил, стал жить с другой, сердобольной Варварой Николаевной. Страдал кровохарканьем, умер с блаженной улыбкой на лице. Как повесть – камерно и лаконично – «Чёрного монаха» экранизировал Иван Дыховичный и ставил Кама Гинкас.
У Серебренникова – даже не театральный роман, но эпос, не тяжёлый случай сумасшествия как защитной реакции на удушливую обыденность, но одиссея душевных метаний; Жизнь Человека.
Спектакль на два часа сорок минут без антракта, с «рассветами и закатами» – хором и танцовщиками общим числом в два десятка исполнителей (хореография – постоянных резидентов «Гоголь-центра» Ивана Естегнеева и Евгения Кулагина). Роль Коврина, обозначенного в программке как гений (таким он себя и считал, пока не смирился с тем, что никакой не гений, а посредственность, миттельмарш, как говорят немцы), разделена между тремя артистами; у каждого своя глава. Первая, где Коврин – немец Мирко Крайбих – самая бытовая, хоть и начинается с соло на саксофоне, исполняемого стариком Песоцким: неявный привет «козлу на саксе» и «Взрослой дочери молодого человека» Анатолия Васильева? Конечно, Песоцкий никакой не джаззмен, натуральный постсоветский дедулик в белых валенках, окуривающий сад – от заморозков – дымом.
И на сцене – три теплицы, заполненные любопытным рабочим людом в куртейках, свитерах с горлом и шапочках в облипку;
восход солнца встречают почти языческим молитвенным песнопением.
Коврин в этом приземлённом садоводческом хозяйстве – явно птица залётная; столичный франт в белых кроссовках и щегольском пальто; однако запал на милую простоту Тани (Виктория Мирошниченко) – в тех же валенках и ватнике поверх цветастого «деревенского» платья (художник по костюмам – постоянный соавтор Серебренникова Татьяна Долматовская).
Не просто так возникает в спектакле цитата из оперы «Евгений Онегин». Строчку «Онегин, я скрывать не стану – безумно я люблю Татьяну!» пропоёт уже Коврин номер два – русский американец Один Байрон, сменяющий Крайбиха, погрузившегося в своё «нормальное» безумие, от грусти и тоски:
почти по Башлачёву – «по радио поют, что нет причины для тоски, и в этом ее главная причина».
В первой части ёрническое осознание Ковриным собственной никчёмности – «Как счастливы Будда и Магомет или Шекспир, что добрые родственники и доктора не лечили их от экстаза и вдохновения!» – сопроводит обряжение в телогрейки-ватники, вместо крови из горла на белую футболку прольётся вино.
Вторая глава – гротесково–ироничная, с кабаретными номерами и фатой, развевающейся как в фильмах Кустурицы, закончится кровью из чайной чашки, поднятой с тостом Cheers! Prost! В ней же возникнет диалог из «Чайки»: «Это какое дерево? – Вяз. – Отчего оно такое тёмное? – Уже вечер, темнеют все предметы». Популярный диалог, ставший, благодаря Сергею Курёхину, и частью музыкальной культуры – меняет хрестоматийных персонажей местами: реплики Треплева произносит Таня, реплики Нины – Коврин; здесь он ищет ответы; когда – комично, как Байрон, когда – трагично, как Филипп Авдеев в третьей главе, к которой ведёт брутальный эпизод с растерзанием теплиц;
в этой части поликарбонатные домики невозможны.
Третья часть – патетическая; Коврин Авдеева – герой трагедии, не то, чтобы играющий – проживающий страх быть счастливым и отвращение быть нормальным; проживающий катастрофичность повседневности. В этой величественной и страшной части обретает плоть и грозный фантомный монах (Гурген Цатурян). Безумие Коврин Авдеева примет в строгом официальном костюме – и захлебнётся, кажется, не поддельной «криолановской», а настоящей кровью. Венец спектакля – четвёртое, больше пластическое, нежели вербальное действо; сюрреалистическая опера-балет,
исполинский шаг в поэтическую империю чувств, прочь от разума, очевидности и чеканных формулировок;
высокая степень театрального безумства.
Сложному, не лишённому насколько осмысленных, настолько и изнурительных повторов рондо-спектаклю фантастически подошла гигантская сцена авиньонского «курдоннёра». Её простор соответствует размаху режиссёрской фантазии;
звёздное небо над многотысячным залом, и ветер, треплющий волосы и одежды актёров – естественные стихии, что разряжают густую тёмную материю «Чёрного монаха»,
болезненно адекватного чеховской безыллюзорности. Уникальное авиньонское пространство ощутимо даже в видеозаписи; ну и можно только позавидовать тем, кто смотрел спектакль в Папском дворце вживую.
Да и тем, кто застал или застанет «Монаха» на обычных сценах (осенью спектакль вернётся в Гамбург, весной 2023-го поедет в Париж), тоже пока остаётся завидовать. Гастроли в «Гоголь-центре», планировавшиеся осенью 2022-го, отменены; сам театр фактически уничтожен за неделю до начала Авиньонского фестиваля – худрук «Талии» Йоахим Люкс называет это частью войны, которую российские власти ведут против собственного народа. Пессимистичное настроение немного скрашивает долгосрочное партнёрство «Талии» с командой опального театра – под девизом «Гоголь-центр идёт в Европу» в Гамбурге выйдут «Вий» и новая версия «Барокко», поставленного Серебренниковым в Москве из-под домашнего ареста. У нас же – что у нас? Как говорил покойный Коврин,
галлюцинация кончилась, а жаль.
© Фотографии Иры Полярной
Другие спектакли Кирилла Серебренникова в Журнале CoolConnections: «Ахматова. Поэма без героя», «Маленькие трагедии», «Барокко», «Палачи», «Декамерон».
